Трудная борьба - Страница 11

— Как жалко, что нам нельзя почаще видеться! — говорила Леля, обнимая Олю и целуя ее.

— Да, очень жаль, — вздохнула Оля.

— Надо будет что-нибудь придумать… Уж я придумаю! — вскричала Леля.

В эту минуту мать позвала ее, чтобы уезжать, и девочки распрощались, не зная, когда опять увидятся.

Дня через два после этого, к великому удивлению Марьи Осиповны, в переднюю ее вошел высокий ливрейный лакей и, передавая ей письмецо, запечатанное в розовый надушенный конвертик, важным голосом произнес: «Барышне Ольге Александровне!»

Оля догадывалась, кем прислан надушенный конвертик, и не без волнения распечатала его. Она не ошиблась: письмо было от Лели, написано довольно красивым почерком, видимо очень старательно. Вот его содержание:

...

«Милая Оленька! Узнав от меня, что вы не учитесь по-французски, хотя очень желали бы говорить на этом языке, маменька предлагает помочь вам в исполнении этого желания, которое она находит весьма похвальным. У нас в доме живет француженка, моя бывшая гувернантка, которая, по просьбе маменьки, согласится давать вам уроки французского языка, если вы станете приходить к нам раза два-три в неделю. Если желаете, уроки могут начаться с завтрашнего же дня, часов в 10 утра.

На конце страницы было нацарапано: «Милая, пожалуйста, приходите!»

Оля улыбнулась этой приписке: она поняла, что Леля нарочно изобрела для нее эти уроки, чтобы найти предлог часто видаться с ней, и задумалась. Конечно, ей и самой приятно было поддерживать знакомство с милой, веселой Лелей, да и жалко было упустить случай научиться французскому языку; но ходить в дом к важной, чопорной генеральше, пользоваться ее милостями, — нет, это неприятно…

— Что же ты так сидишь, Оля? — прервала ее думы Марья Осиповна: ведь ждут ответа! Кто это тебе пишет? Что такое? Покажи!

Оля протянула матери письмо.

— Вот уж истинное счастье тебе! — вскричала Марья Осиповна, с некоторым благоговением прочитав Лелино послание. — Этакая добрая душа эта генеральша! Анюточку не оставляет советами да покровительством и тебе такое благодеяние оказать хочет…

Оля попробовала возразить, намекнула на то, что не желает этого благодеяния, но Марья Осиповна ни о чем подобном и слышать не хотела.

— Чего это ты чудишь! — раздражительно заметила она: — то непременно хочешь учиться, по ночам сидишь за братниными книгами, а тут предлагают учить тебя тому, чему учат всех барышень, так ты — «не хочу»… Что это за капризы!

Оле пришлось отказаться от «каприза» и отвечать Леле благодарственным письмом с обещанием придти непременно завтра.

На следующее утро девочка, по обыкновению, помогла матери в разных мелких хозяйственных работах и затем неохотно, медленным шагом направилась к дому генеральши Зейдлер. Хотя идти пришлось довольно далеко-генеральша жила не в предместьи, как Потанины, а на одной из главных улиц города — и хотя Оля не торопилась, но ее утро начиналось так рано, что она подошла к генеральскому дому раньше, чем на церковных часах пробило десять.

В передней ее встретила Леля в утренней блузе, с папильотками в волосах.

— Милая моя, вы на меня не сердитесь, что я так устроила дело? — говорила она, обнимая Олю. — Я нарочно назначила так рано, 10 часов, пока маменька еще спит, чтобы вам не так было страшно. Mademoiselle Emilie также еще не одета: мы можем с полчасика свободно поболтать у меня в комнате.

Она помогала, или, лучше сказать, мешала Оле освобождаться от пальто и шляпки и тащила ее за собой в свою собственную комнату. Эта комната, с большим трюмо, в котором Оля сразу увидела всю себя с ног до головы, с изящно украшенным туалетом, заставленным множеством баночек и скляночек, с мягкою, спокойною мебелью и хорошеньким пианино в углу, смутила девочку, привыкшую к скудной обстановке своей квартиры.

— Как у вас здесь хорошо! — говорила она, оглядываясь кругом.

— В самом деле! Вам нравится? — немножко удивилась Леля. — А я так привыкла ко всему этому, что не замечаю, хорошо здесь, или худо. Я здесь занимаюсь, а сплю в комнате рядом, вместе с мисс Розой. У Mademoiselle Emilie особенная комната, — она там и будет вас учить. Она прежде была моей гувернанткой, а теперь осталась компаньонкой у maman и, кроме того, дает мне уроки французского языка.

Болтовня Лели дала время Оле оправиться; она пригляделась к необычной обстановке и мало-помалу стала по прежнему непринужденно разговаривать с своей новой подругой.

— Вы здесь занимаетесь? А где же ваши книги? Их совсем не видно, — заметила она.

— Ах, вы ученая, — смеясь, вскричала Леля: — у вас, я думаю, целый стол завален книгами да бумагами! А я, видите ли, страшно занята целый день, а книг у меня всего четыре-пять, вон на полочке над столиком.

— Чем же это вы так страшно заняты?

— Вы мне не верите? Постойте, я вам расскажу. Встаю я довольно рано, в десятом часу; с половины одиннадцатого до половины первого играю на фортепьяно, потом завтракаю, потом одеваюсь и, в хорошую погоду, еду с maman кататься; потом ко мне приходит раз в неделю танцмейстер, два раза учительница пения, раз учитель русского языка и арифметики, два раза немка-учительница; в пять часов я одеваюсь к обеду, а после обеда, когда у нас нет гостей и мы сами никуда не едем, я занимаюсь с англичанкой и с француженкой. Видите, весь день наполнен. Я уверена, что у вас больше свободного времени, чем у меня.

— Не думаю, — улыбаясь, возразила Оля, и в подробности рассказала свое времяпрепровождение.

Во время разговора девочек в комнату несколько раз входила пожилая дама с сухим, строгим лицом, обрамленным седыми локонами. Она всякий раз делала Леле какое-нибудь замечание на английском языке, девочка отвечала ей односложно, и затем — то выпрямлялась, то переставала вертеть руками, то переменяла положение ног. Оля поняла, что строгая надзирательница исправляет погрешности в манерах своей воспитанницы, и ею опять овладело смущение, ей страшно стало каким-нибудь неловким движением провиниться в глазах людей, обращающих так много внимания на внешность. В эту минуту в комнату вошла мадемуазель Емили, довольно молодая француженка, одетая очень щеголевато и на вид далеко не такая строгая, как англичанка. Хотя Оля ни слова не понимала по-французски, она заговорила с ней на этом языке, очень любезно извинилась, что заставила ее так долго ждать, и попросила ее к себе в комнату чтобы начать урок. Оля постаралась отнестись к этому уроку с самым полным вниманием: знание латинского языка значительно помогало ей запоминать французские слова и формы выражения, так что учительница осталась очень довольна ею и на прощанье наговорила ей кучу любезностей, которых девочка не понимала. Леля выскочила из-за фортепиано попрощаться с ней и, крепко целуя ее, прошептала: