Трудная борьба - Страница 15

— Как что? — наставительно сказала Анюта, — известно: работать, в хозяйстве маменьке помогать; ну, да и об себе немного позаботиться… Смотри, ты какая: непричесанная, воротничок надет криво, платье запачкано… Посмотри на меня: никаких книжек я не читала, а как счастливо живу, и тебе надо постараться так же устроиться.

Оля ничего не отвечала и молча отошла в угол, предоставляя матери поддерживать разговор: ей неловко было прямо высказать сестре, что она не считает ее счастливой, что, во всяком случае, для себя не желает такого счастья, что то полное подчинение, ценою которого Анюта купила себе богатую обстановку, представляется ей тяжелым и унизительным…

Оля никогда не была дружна со старшею сестрою, никогда не уважала ее благоразумных советов и наставлений. Но с тех пор, как Анюта вышла замуж и сделалась покорным эхом своего мужа, она стала придавать еще меньше значения ее словам. Ее раздражал важный, наставительный тон Анюты; но слушая рассказы о разных мелких неприятностях и стеснениях, каким та подвергалась дома, она забывала свое неприятное чувство и от души жалела богатую сестру…

«Странная, право, женщина, — думалось девочке: — сама терпит так много горького, а все-таки советует во всем подражать себе; воображает, что я не могу устроить свою жизнь иначе, — лучше, чем она».

На другой день Митя вернулся из гимназии огорченный и рассерженный. С ним случилась небольшая неприятность, и он, как мальчик в высшей степени самолюбивый, был сильно взволнован, Дело в том, что большая часть класса не сумела разрешить задачу, преследовавшую Олю во время ее переговоров с Матреной Ивановной. Учитель спросил человек семь или восемь и от всех получил неудовлетворительные ответы. «Комаров!» вызвал он наконец, рассчитывая услышать новую нелепость, так как Комаров был одним из плохих учеников и не отличался сообразительностью. И вдруг, к удивлению всего класса, именно Комаров сумел разрешить трудную задачу и удовлетворительно объяснить ее. После урока пошли, конечно, оживленные толки о том, откуда у Комарова явилась такая неожиданная сметливость.

— Да ведь это он не сам, господа, — заметил один из воспитанников:-ему помогал Потанин: я видел как он вчера прошел к нему!

— А, это другое дело! — вскричали мальчики. — Чего же ты молчишь, Комаров? Ведь тебе Потанин показал, как сделать задачу?

— Ну да, как же, Потанин! — отвечал Комаров, которому почему-то показалось обидным сознаться в помощи товарища. — Потанин и сам не знал, как делать: его научила сестра!

— Э, так Потанин учится у сестры? Оттого-то он и первый, что у него дома есть учительница! Ишь — Потанину сестрица помогает! — кричали мальчики, радуясь случаю подразнить «первого» ученика.

— Совсем она меня не учит, — отговаривался Митя: — напротив, я ее учу!

— Ну да, как же! А задачу-то ведь она тебе показала? — не унимались мальчики.

Митя стал сердиться; попробовал сначала бранью, а потом и кулаками доказать товарищам, что не нуждается ни в каких учительницах; но это еще больше подзадоривало их, и к концу классов по рукам стали ходить карикатурные рисунки, изображавшие Митю в позе покорного ученика, а его воображаемую сестрицу — в позе строгой учительницы, с указкой в одной руке и розгой в другой. Митя страшно злился, а насмешникам только того и нужно было, и они преследовали его целый день.

Дома все заметили, что Митя не в духе, но не обратили на это большого внимания. После обеда Оля, радуясь тому, что успела утром покончить все свои домашние работы, прошла в его комнату, чтобы, по обыкновению, заниматься вместе с ним.

— Что тебе надо? — сердито спросил мальчик.

— Ничего, я пришла учиться вместе с тобою, — отвечала девочка, собираясь усесться к столу.

— Зачем же непременно вместе со мной, — еще неласковее заметил Митя: — точно тебе нет другого места в доме?! Торчишь вечно тут, из-за тебя приходится терпеть неприятности…

— Какие же неприятности? Кому? — удивлялась Оля.

— Кому? Конечно мне! Гимназисты видели, что ты сидишь тут, когда я готовлю уроки, и смеются над тобой, и надо мной.

— Да что же тут смешного? Какие они глупые, — твои гимназисты!

— Ну да, конечно, все глупые; ты одна отыскалась умница! Сама все делаешь не по-людски, да туда же-глупые!..

— Да что же я делаю дурного, Митя? — сказала Оля, и слезы засверкали на глазах ее.

— А то, что ты занимаешься не тем, чем следует! Ты не мальчик, тебе никакой нет надобности тянуться за мной и учиться тому, чему я учусь: это вовсе не женское дело!

— Но если мне нравится учиться, и если это мне нетрудно? Что же тут дурного-то? Я не понимаю…

— Да то, что над этим все смеются, а я не хочу, чтобы из-за тебя смеялись и надо мной! Учись, там, как и чему хочешь, а только ко мне не лезь, и не ходи сюда, когда у меня товарищи…

Оля хотела ответить, хотела попросту выбранить брата, но слезы подступили ей к горлу и не дали выговорить ни слова. Она закрыла лицо руками, выбежала вон из комнаты, спряталась в темный чулан и там дала полную волю своим рыданиям.

Когда мать, тетка, старшая сестра, разные Матрены Ивановны и Анны Степановны осуждали ее занятия, находили, что это не женское дело, она досадовала, но не особенно: она успокаивала себя мыслью, что все эти люди, никогда ничему не учившиеся, заботящиеся только о еде, о квартире да об одежде, не могут ни желать, ни понимать удовольствия, доставляемого умственным трудом. Но когда умный Митя, сам учащийся и любящий научные занятия, — когда Митя повторяет их слова, когда он, подобно им, находит, что она поступает не по-людски, берется не за свое дело, — это горько, невыносимо горько слышать! Она надеялась быть его другом, товарищем, а он, и другие учащиеся мальчики, так же как он, смеются над ней, презирают ее! Неужели они правы? Неужели ей, в самом деле, вязать платки да стряпать кушанья, как мать, или вышивать на пяльцах и ждать богатого жениха, как Анюта, и не мечтать ни о чем другом! Но ведь это же тяжело, невыносимо тяжело…